Этот материал по-своему уникален. Он написан женщиной, в чьей судьбе причудливо переплелись армия и Чечня, долг, ответственность и чувство самосохранения, женщиной, оказавшейся на волосок от рабства и чудом спасшейся в, казалось бы, безнадежной ситуации…

***

Наши едут в Моздок группами, циви­лизованно, а меня вдвоем с солдатом Лешей заперли в самую середину болота в какой-то непонятной степи. Вечереет. Медленно расстилается туман. Степь пок­рыта редкими кустиками и пожухлой тра­вой. В какую сторону ни глянь — никаких признаков жизни. И почему очень тихо?! Должны же в степи водиться какие-нибудь суслики? Кузнечики? Ни стрекота, ни шума, ни шуршания — мертвая тишина над огромной равниной.

Не успели ступить на землю, солнце коснулось горизонта и внезапно стемне­ло. Надо спешить. Солдат Леша вбивает по периметру нашей дислокации колыш­ки, натягивает тонкую проволоку. Скоро все вокруг уже утыкано нашими мощны­ми антенными установками.

Мы растягиваем серую маскировоч­ную сетку, которая напоминает выцвет­шую рыболовную с застрявшими в ней засохшими листьями плюща.

Ну вот пока и все. Аппаратура вклю­чена и настроена. Можно докладывать о готовности. Завтра начинается наше бое­вое дежурство. Круглосуточное. А сегод­ня… Сегодня над моей головой разверну­лась захватывающая дух картина — полная карта неба, мигающая сверху миллионами ярких далеких звезд.

Задраиваем дверь. Едва коснувшись подушки, я тут же проваливаюсь куда-то, забываясь тревожным сном.

Просыпаюсь от нескончаемого гула в ушах. Четыре утра. Оказывает­ся, Леша всю ночь просидел за пультом, охраняя мой сон.

Осторожно и медленно открыва­ем дверь. В небе вереница самолетов, вытянутых в одну пунктирную линию. Наши летят.

Спрыгиваю на землю. Берцы по самую щиколотку проваливаются во влажное рыхлое месиво. Выдергиваю одну ногу — другая проваливается еще глубже. Вскоре обе ноги становятся неподъемными и вязнут в этом кисе­ле все глубже и глубже. Я похожа на муху, упавшую в сметану. Леша, стоя в проеме двери, смеется, наблюдая за мной.

Наша машина снизу доверху напичкана спецаппаратурой, Спаль­ники, похожие на узкие раскладушки, откидываются на ночь по бокам. Днем их не откинешь, иначе протиснуться внутрь невозможно. Подушки малю­сенькие. Одеяла грязно-синего цвета, тонкие, как бумага, совсем не греют. Отопление в машине не предусмот­рено, а октябрьские ночи в степи уже ощутимо холодные. Железо машины за ночь полностью промерзает, пок­рываясь снаружи белой изморозью. По два шерстяных носка на каждой ноге не греют.

Ой, солнышко выглянуло! Днем будет тепло.

***

Моя мечта — это туалет. «Голубая» мечта, посиневшая в ожидании своего исполнения. Пока туалет в наших мес­тах фунциклирует по принципу: маль­чики — налево, девочки — направо. Или наоборот. Рядом не то что дере­вьев, даже кустиков нет. Ближайший лесок маячит где-то в сизой дымке вдалеке.

Когда солнце вовсю разгонит пас­мурные тучи, мы с Лешей пробуем утоптать пространство вокруг маши­ны, срезаем траву, пучки редкого кус­тарника. Ни досочки, ни щепочки здесь не найти. Каждый день наши усилия приносят все более ощути­мые плоды — земля, хоть и отсыревая за ночь, становится все плотнее. Мы по очереди трамбуем ее ногами… Вот туалет бы еще…

Холодно. Разжигать костер нельзя. Курить тоже. Но находчивый служи­вый всегда найдет выход из положе­ния. Леха выкопал саперной лопаткой узкую глубокую яму. Мы кидаем туда пучки сухого кустарника, поджига­ем его и по очереди встаем над ямой, широко расставив ноги. Дым идет в бушлат, две-три минуты тепла. Кус­тарник сгорает почти мгновенно. Вся наша одежда насквозь пропиталась дымом. Два копченых «йети»!

Работа оператора радиоперехвата

В наушниках звучит гортанная чеченская речь. По-русски — толь­ко позывные. И как я могла забыть чеченский словарь дома?! Некоторые слова для меня незнакомы. Записываю переговоры на магнитофон, потом подолгу гоняю записи туда-сюда, вникая в общий смысл сказан­ного.

Скудный  быт наш постепенно налаживается. На натянутой между антеннами веревочке полощутся на ветру мои носки и трусы. Непло­хо было бы искупаться или хотя бы вымыть голову… Несбыточные мечты. Вода рядом. В нескольких местах бьет маленькими ключами. Но такая холоднющая! Обжигает ледяными иглами, проникая к самому сердцу.

Раз в неделю нас навещает началь­ник командного пункта подполков­ник С. Привозит с собой паек, заби­рает накопившиеся за неделю доне­сения.

Свои послания мы отправляем по связи беспрерывно, ежечасно или даже чаше, в зависимости от актив­ности западных авиабаз. Но бумаж­ную писанину, как и «дедовщину», еще никто не отменял,

В ответ на мой тоскливый скулеж подполковник только хихикает и быс­тренько сматывается, сбросив наш недельный сухпай. Опять мы с Лешей совсем одни на этой неприветли­вой, негостеприимной земле. Скорей бы все это закончилось, что ли! Эта никому не нужная заварушка!

Всю ночь в небе над нами летали самолеты. А возле машины кто-то выл то ли по-кошачьи, то ли по-волчьи, Иногда казалось, что хнычет малень­кий ребенок.

В конце концов я все-таки засну­ла. Снились мне кошмары.

***

Сегодня мы узнали о первых поте­рях нашего полка. Вместе с майкоп­ской бригадой в новогоднюю ночь погиб наш новый медик, прошлогод­ний выпускник Санкт-Петербургской медицинской академии, досрочно получивший сразу за лейтенантским два звания перед отправкой в Чечню. Его подстрелили, когда он вслед за другими выпрыгивал из горящего БТРа.

Мне поставлена новая задача — принимать радиостанции с территории Польши. То ли на нервной почве, то ли от важности поставленной задачи я вдруг начинаю понимать по-польски. Ого!

Поляки сочувствуют чеченцам. Вот так в одночасье жизнь развела меня с моей родиной по разные сто­роны баррикад.

***

Какая грязища — эта война! Перед тем как развозить эту грязь по всему Северному Кавказу, высоким чинам с большими звездами на погонах надо было бы хоть немного изучить наци­ональные черты характера чеченцев. Теперь любой сопливый пацан будет воевать, любая несмышленая девчон­ка возьмется за оружие. А кто не смо­жет воевать в открытую, будет воевать из-за угла, по-партизански, рядясь в овечью шкуру.

Слушаю, как американский лет­чик флиртует с диспетчером авиаба­зы Норвегии. Она заливисто смеется, обещая подумать о поступившем в ее адрес предложении вместе провести weekend. Она еще кокетничает, дура. На ее месте я не ломалась бы ни минуты!

***

Внепланово и внезапно нагряну­ло начальство с красными лампасами. На двух машинах. Наверное, из окру­га. А может, из самой Москвы.

Начальство просмотрело наши с Лехой донесения, обошло террито­рию, осмотрело антенны и, взглянув на наши бодрые рожи, осталось край­не довольно.

Когда наконец возник долгождан­ный вопрос о просьбах, я, набравшись наглости и не обращая внимания на угрожающе маячивший из-за спины генерала кулак подполковника, поп­росила туалет, пусть совсем малень­кий и из чего попало сколоченный, но настоящий, Нормальный челове­ческий туалет. Начальство хмыкнуло и уеха­ло. Наша служба потекла дальше.

Машина с сол­датами. Усиление ? Или что? Выгружа­ют из кузова ско­лоченные щиты, доски. Баню что ли будут ставить? Или домик? Нет, лучше теплый команд­ный пункт, именно здесь и сейчас.

Мы   с   Лехой удивленно торчим из машины, не снимая наушников, и наблюдаем за происходящим,

Солдаты роют яму, вбивают балки, ловко и быстро сколачивают деревян­ный просторный домик под роскош­ной, крытой рубероидом крышей, с оконцем сзади и огромной щеколдой внутри. Это — туалет! Настоящий. Огромный! В нем можно жить, такой большой. Вот и сбылась моя голубая мечта. Я влюблена в свой туалет. Я влюбилась в него с первого взгляда. Я люблю его!

Весна ранняя и теплая. Ни свет ни заря возле нашей машины обна­ружился пастух. Возле него гуляет небольшое стадо коз и козлов, кото­рые мирно разбрелись, пощипывая травку между антенными растяжками . Насколько я знаю, населенных пунк­тов вблизи нет. Откуда же он взялся? Пастух ли?

Странно, но этот человек как будто совсем не замечает ни нас, ни нашей машины, ни антенн. Не обра­щая на нас никакого внимания, он бродит по полю, низко опустив голову, как будто бы что-то потеряв в траве. Козлы время от времени наска­кивают друг на друга рогами и тут же мирно расходятся.

Мы торчим возле машины, не зная, что предпринять. Гостей мы, честно говоря, не ждали. Да их и не было ни разу.

Что-то я разволновалась не на шутку, на сердце неспокойно. А вдруг и правда всего-навсего мирный пас­тух? Тогда почему здесь? Травы тут мало, растет она редкими пучками. Почему молчит? Даже не поздоро­вался, увидев нас, только скользнул взглядом, как бы невзначай.

Погода стоит хорошая. Весенние запахи вовсю носятся по степи. Все-таки надо бы доложить. А вдруг и правда пастух… Да? наверное… пастух. This is the question?

Я все-таки решаюсь и докладываю о стран­ном посетителе и тут же получаю приказ срочно свернуться, покинуть мес­тность и отбыть в распоряжение части в Моздоке.

 Лишь с  наступлени­ем сумерек пастух вместе со своим стадом куда-то исчезает.    Мы начина­ем лихорадочно снимать антенны,   сворачивать, укладывать,  закреплять. Надо спешить, в степи темнеет быст­ро. Несмотря на спешку снимаемся с места глубокой ночью.

Прильнув к окну кабины, я про­щально смотрю на удаляющий­ся новенький туалет. Вот удивится какой-нибудь случайный путник, забредший сюда, когда увидит в голой, безлюдной степи этот атрибут цивилизованного мира!

Добираться до Моздока ночью мы не решились. Въехав в ближайший населенный пункт, припарковались на окраине улицы и «отрубились» прямо в кабине.

…Стук в дверцу заставил нас обоих подпрыгнуть на сиденьях. Резко про­снувшись, я мотаю головой, сбрасы­вая с себя остатки сна. И вроде бы заснула минуту назад, а в окна маши­ны бьет пронзительно яркое солнце.

У машины — трое. Все небритые, бородатые, в камуфляже. Чечены! Один из них нажимает ручку двери и, рванув на себя, приказывает хрипло:

— Выходи суда! — и через плечо другим: — Тахана пераска ду. Шераскан де сан мукъя ду (Сегодня пятни­ца. Пятница у меня свободный день). Я спрыгиваю. Леша огибает машину и встает рядом. Я почему-то совер­шенно спокойна. Наверное потому, что в такое солнечное ласковое утро не может произойти ничего плохого. Или это моя интуиция, которая меня еще не подводила, шепчет, что все будет хорошо. Не знаю, не знаю, но я почему-то абсолютно спокойна. Надо попытаться сохранить невозмутимость и дальше, чтобы никто не догадался, что сама по себе я жуткая трусиха.

Думают, наверное, взяли «теп­ленькими». Утро, хотя и солнечное, но сырое и холодное. Понемногу начинает пробирать дрожъ. «Только бы не подумали, что я это от страха ежусь».

— Пошли! — бросает нам первый.

 И мы идем. Первый впереди, за ним — мы с Лехой, затем двое других. Куда идем? Те двое, что сзади, о чем-то ожив­ленно разговаривают. Говорят впол­голоса, почти шепотом, слов не разо­брать. До меня долетают обрывки фраз:

— Суна иштта дахета (Я так не считаю)…

— Хила тарло (Может быть)…

— Хумма а цо хилла (Ничего не случилось)…

— Хаттар (Вопрос), хатт (грязь).

 Прислушиваясь к разговору, ози­раюсь по сторонам, пробуя запомнить дорогу, по которой нас ведут. Ну надо же! Мало того, что я спокойна, у меня проснулся аппетит, и я с удовольстви­ем съела бы чего-нибудь.

***

Кажется, пришли, Входим во двор — запущенный, весь заваленный опавшей листвой и мусором. Навер­няка здесь давно уже никто не живет. Опавшая листва очень полезна, если заложить ее осенью в компостные ямы. За зиму она хорошо перепревает, и на этом перегное все буйно растет.

«Идиотка! О чем ты думаешь? — ловлю я себя, — Тебя, может быть, сейчас в этом дворике кончат, а она о цветочках задумалась!

Но нет. Первый открывает двер­цу битого «жигуленка», одиноко сто­ящего у дерева, и нас вталкивают на заднее сиденье. Куда это нас? Спо­койствие начинает покидать, по спине холодными волнами гуляет страх. Мы с Алексеем не смотрим друг на друга и не разговариваем.

Дорога занимает часа полтора. Интересно, в каком мы районе? Нас высаживают возле широких метал­лических ворот. За каменной оградой виднеется высокая крыша просторно­го большого дома.

Внутри хорошо натоплено. Не спрашивая разрешения, я валюсь на стул. Тепло проникает в бушлат «Леша, садись!» — повора­чиваю голову к солдату. Леша, словно не слыша, продолжает стоять, как вкопанный, Чеченцы что-то бегло объясняют женщинам, и те, стрель­нув в нашу сторону глаза­ми, уходят в глубь дома.

Мужчины садятся кружком. Первый спра­шивает, обращаясь ко мне:

— Как тебе у нас, нравитца? Воевать суда при­ехала? У тебя что, муж нэт?

—  Слушай, дорогой, — отвечаю я ему, — мы машину пригнали. Сдадим с рук на руки, а сами назад, домой. Заблудились мы, понимаешь?! Мы за эту машину отвечаем. Солдат — води­тель, я — сопровождающий.

—  Много гавариш! Памалчи, да?! — грубо обрывает меня первый, гневно буравя черными жгучими глазами. — Что в машине?

Я пожимаю плечами;

— Оружия нет точно.

—  Что везешь? — Поворачивается он к Леше,

—  Ничего особенного. Антенны, фонари, — скороговоркой отвечает Алексей.

—  Антэны? Зачэм антэны? Мы не заказывали антэны, — притворно удивляется первый, И своим:

— Xинца вай хун дан де зий? Вайн таъххьярчу вовшахкхетаран суьйренан де билгаддакха деза — кх! (Знаете, что мы должны сделать теперь? Мы долж­ны определить день нашего последнего вечера встречи).

Двое других смеются.

—   Ма да лаьа су на вай даса къаьстийла, — говорит он уже мне с издевкой, уверенный, что я ничего не понимаю. Еще бы, с моей рязанской рожей! А вот я понимаю тебя, горный орел! Ты говоришь мне: «Как мне не хочется, чтобы мы расставались!»

Мне, как ни странно, тоже не хочется расставаться, именно в этом смысле.

Неужели кранты?!

Первый разглядывает меня, о чем-то размышляя. В глазах — ненависть. Я чужая, белокурая, с ярко-голубы­ми глазами. Откуда ему знать — да и в голову не придет — что эта земля для меня такая же родная, такая же своя, каждый сантиметр, каждый клочок… Здесь прошло мое детство. Здесь лежит в руинах моя школа № 2. Все осталось здесь: юность, весна, первый поцелуй, любовь. Все было на этой земле, под этим солнцем.

Чеченцы разворачиваются внутрь кружка и опять о чем-то оживленно шепчутся. До меня долетают отде­льные фразы:

—  Э! Цунах дала ахча хьенан ду? (Э! У кого есть такие деньги?)

— Хан, Хан! (Нет,нет!)

Слава богу, нас хотят продать! Кто против? Я тут же хочу успокоить Алексея, который так и стоит возле двери, молча стиснув зубы. Но как это сделать: он не смотрит на меня.

Первый уходит в другую комнату, звонит кому-то по телефону. Через некоторое время он возвращается, потирая руки. Кричит в комнаты жен­щинам:

—  Сунна ши маша! (Дай мне два одеяла!)

На открыток веранде большой топчан. Мне приносят одеяло, и я ложусь. Значит, завтра!

***

…Завтра, Как-то быстро настало это завтра. Я встаю и открываю дверь в дом. На меня смотрят три пары жен­ских карих глаз:

—  Я хочу умыться и причесаться, — говорю я громко, почти по слогам. Потом показываю руками: умыться и причесаться. Знаю, что в аулах, осо­бенно горных, многие по-русски не говорят. Пожилая чеченка сует мне в руки массажную щетку и ведет во двор. Там колонка,

Во дворе какой-то парень. Леха! Я с трудом узнаю его в гражданской одежде. Добротный спецназовский камуфляж оказался, по-видимому, кому-то нужней. Да ладно с ним, с камуфляжем. Главное, сам жив!

— Ну как? — только и успеваю выдох­нуть я. Пожилая чеченка, взяв меня за рукав, уводит обратно в дом. Она внимательно смотрит мне в лицо, как будто изучает У нее добрые материнские глаза в мелких сеточках морщин.

— Дайте мне поесть, Я очень хочу есть. — А про себя вспоминаю, как это будет по-чеченски: «со меца ю» — «я голодная», «суна яахума еза» — «я хочу есть».

Мать ставит мне тарелку на стол, наливает суп и приносит миску с лепешками. Вкусные!

Две молодухи с любопытством рассматривают меня. Интересно, Лешу покормили?

—  Ты замужем? — неожиданно спрашивает меня пожилая на чисто русском, без акцента.

—  Конечно! — обрадованно отве­чаю я.

— Муж военный?

—  Нет, нет. Он учитель истории я школе, — вру я.

Пожилая качает головой, недовер­чиво смотрит исподлобья.

—   Как же муж тебя отпустил? Деньги зарабатывать? — опять допы­тывается она.

—  Да ну какие деньги? Какие деньги в армии,  копейки получа­ем, слезы. И те по два-три месяца не дают! Приказ есть приказ. Вот сказа­ли машину перегнать. Солдату одному нельзя: или не доедет, или свернет не туда, — словно оправдываюсь я.

Пожилая опять качает головой:

—  Я тоже учительница. Бывшая. Ни одна школа не работает, Война.

Нас везут в другой аул. Все-таки как мало иногда надо для счастья: я приняла душ, хорошо промыла голову и теперь с удовольствием вдыхаю аро­мат шампуня, исходящий от волос, которые пушатся, выбиваясь из-под платка, подаренного пожилой чечен­кой. Я надела его по-мусульмански, и это мне очень идет.

В другом ауле мы опять в чьем-то доме, опять порознь с Алексеем. И вообще, мне показалось, что его повезли дальше. Куда, не знаю. Дом, где нахожусь я, стоит на пригорке, из окон все вокруг как на ладони, отсюда не убежишь,

Какие-то люди все время прихо­дят и приходят, осматривают меня, как лошадь, К вечеру, похоже, опре­делились со мной, потому что гостей больше нет.

Опять куда-то везут. Но уже рядом, где-то в этом же ауле. Домина огромный, весь в коврах по-восточно­му. На коврах — коллекция всякого ору­жия. Сбоку за шкафом на стене висит на вешалке национальный вайнахский кос­тюм. Я сначала даже вздрогнула — подумала, человек стоит.

Интересно, какую я буду выпол­нять здесь работу? Наверное, по дому. Лучше всего,.. Интереснее где Леха, что с ним?

Глаза слипаются, я сплю, сидя на диване. Сплю с открытыми глазами. Кто-то входит в комнату, щелкает выключателем, и я резко просыпаюсь. Яркий свет режет глаза, сразу не пой­мешь, кто вошел. Я щурюсь, пытаясь рассмотреть рыхлого грузного чечен­ца.

— Мержоев — вдруг как недорезанная ору я на весь дом. — Ты???

Алик Мержоев – мой одноклас­сник, с которым мы вместе учили чеченский, смеясь над нелепыми фра­зами типа: «Нохчий нехча йоцуш ца мега!» (Чеченцы не могут без сыра),

—  Мержой! — опять ору я. — «Нохчий нехча йоцуш ца мега!», «Нохчий нехча йоцуш ца мега!»

Алик смотрит на меня не мигая. Бледный, как полотно, он хрипло выдавливает:

—  Ирка, ты?!!

Интуиция, ласточка моя, не под­вела меня и на этот раз!

И как тесен все-таки мир!

И как он прекрасен!

И пусть бы эта дурацкая война ско­рей закончилась! И пусть все будут живы и здоровы! Все-все живы и здоровы!

За окном машины проносятся захватывающие картины горного пей­зажа. Швейцария! Мы едем сначала забрать Лешу — это на другой окраине аула, потом к нашей машине. Конеч­но, денег, что Алик за меня влупил, ему назад никто уже не вернет. И тех, что он сейчас отдаст за Лешу, тоже. Да разве в деньгах счастье?!

На обочине вся заиндевелая, словно поседевшая от разлуки и горя, стоит одиноко наша брошенная машина.

— А ключи-то сперли! — конста­тирую я, — Как же мы заведемся без ключей?

Леша, насупившись, молчит. Может, его били? Угрожали? Издева­лись? Я тревожно вскидываю на него глаза, ища следы побоев на лице,

—  Да нет! — выпаливает он, раз­лепляя плотно сжатые губы. — Ключи от машины я взял с собой!

И вытаски­вает их откуда-то из необъятных шта­нин, подбрасывая на ладош.

—  Ну у тебя и вид! — говорю я ему, оглядывая его в поношенной старой одежонке, в которую его переодели в «гостях».

И тут… мы взрываемся смехом. Мы хохочем, мы просто ржем, как умалишенные. Мы захлебываемся, мы давимся смехом, мы просто изви­ваемся от смеха! И у обоих почему-то щеки мокрые от слез.

А потом всю дорогу мы опять мол­чим.

***

Догорает костер первой чеченской войны. Группы возвращаются в часть, к месту постоянной дислокации.

…На плацу сыро и мокро. Сыпет мелкий колючий дождик. Идет построение. Мы качаемся из стороны в сторо­ну, переминаясь с ноги на ногу, задевая друг друга мокрыми бушлатами.

Командир полка, огромный пол­ковник, смотря своими холодными свинцовыми, как две пули, глазами куда-то поверх наших голов, разбира­ет итоги нашей вчерашней поездки в Молькино на стрельбы. Итоги, честно говоря, хреновые. С пилотки и челки текут ручейки, но командир не спешит.

Наконец мы разбредаемся по под­разделениям. На командном пункте тепло, уютно, стрекочет аппаратура. Я надеваю наушники.

— «Magic, magic! Go ahead» -служба продолжается.

(Ирина Хорошенькова, «Солдат удачи»)

Факт

По некоторым данным, в настоящее время на основе комплекса ХААРП создается система ПВО/ПРО на новых физических принципах. Основной целью создателей ХААРП является изучение так называемых авроральных эффектов, что, возможно, позволит создавать в верхних слоях атмосферы плазмоиды – своеобразные управляемые шаровые молнии, густая сеть которых явится непреодолимым препятствием для самолетов и для баллистических ракет.

Источник: www.modernarmy.ru